Салжаніцын “Жыць не па лжы!” (па-беларуску і ў арыгінале)

12 лютага 2011 07:12  |  Навіны

Час вяртаньня да савецкага рэжыму вяртае нас і да тых адказаў, якія даваліся ў той яшчэ такі адносна нядаўні час. Адзін з такіх адказаў на акутуальнае пытаньне нязгодных можна знайсьці ў знакамітым эсэ Аляксандра Салжаніцына “Жыць не па лжы!”. Яно было напісанае 37 гадоў таму 12 лютага 1974 года як адказ на арганізаваную ўладамі кампанію цкаваньня Салжаніцына за публікацыю кнігі “Архіпелаг ГУЛАГ” і распаўсюджвалася ў СССР праз самвыдат.

БХД прапануе гэтае як ніколі актуальнае ў сёньняшняй Беларусі знакамітае салжаніцынскае эсэ ў перакладзе на беларускую мову Сяргея Дубаўца і ў арыгінале. 

ЖЫЦЬ НЕ ПА ЛЖЫ!

Калісьці мы ня сьмелі і шэптам шаргацець. Цяпер вось пішам і чытаем самвыдат, а ўжо адзін аднаму ў курылках НДІ ад душы наскардзімся: чаго толькі яны ні напракудзяць, куды толькі ні цягнуць нас! Тут і непатрэбнае касьмічнае выхваляньне пры развале і беднасьці жыцьця; і ўмацаваньне далёкіх дзікіх рэжымаў; і распальваньне грамадзянскіх войнаў; і безаглядна выгадавалі Мао Цзэдуна (на нашы сродкі) — і нас жа на яго пагоняць, і прыйдзецца ісьці, куды дзенесься? І судзяць каго хочуць, і здаровых заганяюць у вар’яты — усё «яны», а мы — бясьсільныя.

Ужо да донца даходзіць, ужо ўсеагульная духовая пагібель насунулася на ўсіх нас, і фізычная вось-вось запалае і спаліць і нас, і нашых дзяцей, — а мы па-ранейшаму ўсё ўсьміхаемся баязьліва і лапочам коснаязыка:

 — А чым жа мы перашкодзім? У нас няма сілаў.

Мы так безнадзейна расчалавечыліся, што за сёньняшнюю нішчымную кармушку аддамо ўсе прынцыпы, душу сваю, усе намаганьні нашых продкаў, усе магчымасьці для нашчадкаў — толькі б не разладзіць свайго лядачага існаваньня. Не засталося ў нас ані цьвёрдасьці, ані годнасьці, ні сардэчнага гарэньня. Мы нават усеагульнай атамнай сьмерці не баімся, трэцяй сусьветнай вайны не баімся (можа, у расколінку схаваемся), — мы толькі баімся крокаў грамадзянскае мужнасьці! Нам толькі б не адбіцца ад статку, не зрабіць кроку паасобку — і раптам аказацца бязь белых булак, бяз газавай калёнкі, без маскоўскай прапіскі.

Ужо як дзяўблі нам на палітгуртках, так у нас і ўдзяўблося, выгодна жыць, абы на ўвесь век добра: асяродзьдзе, сацыяльныя ўмовы, зь іх ня выскачыш, быцьцё вызначае сьвядомасьць, мы тут пры чым? мы нічога ня можам.

А мы можам — у с ё! — але самі сабе хлусім, каб сябе заспакоіць. Ніякія не «яны» ўва ўсім вінаватыя — м ы  с а м і, толькі м ы!

Запярэчаць: але ж сапраўды нічога не прыдумаеш! Нам заляпілі рот, нас ня слухаюць, у нас не пытаюцца. Як жа прымусіць іх паслухаць нас?

Пераканаць іх — немагчыма.

Натуральна было б іх пераабраць! — але перавыбараў не бывае ў нашай краіне. 

На Захадзе людзі знаюць страйкі, дэманстрацыі пратэсту, — але мы занадта забітыя, нам гэта страшна: як гэта раптам — адмовіцца ад працы, як гэта раптам — выйсьці на вуліцу?

А ўсе іншыя фатальныя шляхі, што за апошняе стагодзьдзе апрабаваныя ў горкай расейскай гісторыі, — тым больш не для нас, і насамрэч — ня трэба! Цяпер, калі ўсе сякеры свайго дасякліся, калі ўсё пасеянае ўзышло, — нам бачна, як заблукаліся, як учадзелі тыя маладыя, самаўпэўненыя, хто думалі тэрорам, крывавым паўстаньнем і грамадзянскай вайной зрабіць краіну справядлівай шчасьлівай. Не ўжо, дзякуй, бацькі асьветы! Цяпер ужо ведаем мы, што гнюснасьць мэтадаў месьціцца ў гнюснасьці вынікаў. Нашы рукі — хай будуць чыстымі!

Дык кола — замкнулася? І выйсьця — насамрэч няма? І застаецца нам толькі бязьдзейна чакаць: раптам здарыцца нешта с а м о?

Але ніколі яно ад нас не адліпне с а м о, калі ўсе мы ўвесь час будзем яго прызнаваць, услаўляць і мацаваць, калі не адштурхнёмся хоць бы ад самай яго адчувальнай кропкі.

Ад — ілжы.

Калі гвалт урываецца ў мірнае людзкое жыцьцё — ягоны твар палае ад самаўпэўненасьці, ён так і на штандары піша, і крычыць: “Я — Гвалт! Разыдзіся, расступіся — стапчу!” Але гвалт хутка старэе, крыху гадоў — і ён ужо няўпэўнены ў сабе, і, каб трымацца, каб выглядаць прыстойна, — ён выклікае сабе ў хаўрусьнікі Хлусьню. Бо: гвалту няма чым прыкрыцца, акрамя хлусьні, а хлусьня можа трымацца толькі гвалтам. І ня кожны дзень, не на кожнае плячо кладзе гвалт сваю цяжкую лапу: ён патрабуе ад нас толькі пакоры да хлусьні, штодзённага ўдзелу ў хлусьні — і ў гэтым ўсё вернападданства.

І вось тут якраз ляжыць занядбаны намі, самы просты, самы даступны ключ да нашага вызваленьня: асабісты няўдзел у хлусьні! Няхай хлусьня ўсё пакрыла, няхай хлусьня валодае ўсім, але ў самым малым заўпарцімся: няхай валодае не празь мяне!

І гэта — прасьвет ва ўяўнай аблозе нашае бязьдзейнасьці! — самы лёгкі для нас і самы разбуральны для хлусьні. Бо калі чалавек адхіснуўся ад хлусьні — яна папросту перастае існаваць. Як зараза, яна можа існаваць толькі на людзях.

Не заклікаемся, не сасьпелі мы ісьці на плошчы і прагалошваць праўду, выказваць уголас, што думаем, — ня трэба, гэта страшна. Але хоць адмовімся казаць тое, чаго ня думаем!

Вось гэта і ёсьць наш шлях, самы лёгкі і даступны пры той арганічна баязьлівасьці, што прарасла ў нас, нашмат лягчэйшы за (страшна прамовіць) грамадзянскае непадпарадкаваньне паводле Гандзі.

Наш шлях: ні ў чым не падтрымліваць хлусьні сьвядома! Усьвядоміўшы, дзе мяжа хлусьні (кожнаму яна яшчэ па-рознаму відна), — адступіцца ад гэтай гангрэннай мяжы! Не падклейваць мёртвых костачак і лушчынак ідэалёгіі, не сшываць гнілога рызьзя — і мы ўражаныя будзем, як хутка ды бездапаможна хлусьня ападзе, і чаму належыць быць голым —тое зьявіцца сьвету голым.

Такім чынам, цераз баязьлівасьць нашу хай кожны выбера: ці застаецца ён сьвядомым служкам хлусьні (о, натуральна, не дзеля схільнасьці, але для пракармленьня сям’і, для выхаваньня дзяцей у духу хлусьні!), ці прыйшла яму пара страпянуцца, стаць сумленным чалавекам, вартым павагі і дзяцей сваіх і сучасьнікаў. І з гэтага дня ён:

— больш не напіша, не падпіша, не надрукуе ніякім чынам ніводнай фразы, што скажае, на ягоную думку, праўду;

— такой фразы ні ў прыватнай гутарцы, ні прылюдна ня выкажа ні ад сябе, ні са шпаргалкі, ні ў ролі агітатара, настаўніка, выхавальніка, ні паводле тэатральнае ролі;

— жывапісна, скульптурна, фатаграфічна, тэхнічна, музычна ня выявіць, не суправодзіць, не пратрансьлюе ніводнай хлусьлівай думкі, ніводнага скажэньня праўды, якое ён бачыць;

— не спашлецца ні вусна, ні пісьмова на “кіраўнічую” цытату, каб дагадзіць, падстрахавацца, для посьпеху свае працы, калі цытаванае думкі не падзяляе цалкам ці яна недарэчы;

— ня дасьць прымусіць сябе ісьці на дэманстрацыю ці мітынг, калі гэта супраць ягонага жаданьня і волі; ня возьме ў рукі, не падымае транспаранта, лёзунгу, якога не падзяляе цалкам;

— не падыме рукі за прапанову, якой не падзяляе шчыра; не прагаласуе ні адкрыта, ні таемна за асобу, якую лічыць нявартай або сумнеўнай;

— ня дасьць загнаць сябе на сход, дзе чакаецца прымусовае, скажонае абмеркаваньне пытаньня;

— зараз жа пакіне паседжаньне, сход, лекцыю, спэктакль, кінасэанс, як толькі пачуе ад прамоўцы хлусьню, ідэалягічную лухту ці бессаромную прапаганду;

— не падпішацца і не набудзе такой газэты ці часопісу, дзе інфармацыя скажаецца, падставовыя факты хаваюцца.

Мы пералічылі, вядома, ня ўсе магчымыя і неабходныя ўхіленьні ад хлусьні. Але той, хто пачне ачышчацца — адчышчаным поглядам убачыць і іншыя выпадкі.

Так, па першым часе атрымаецца няроўна. Камусьці давядзецца страціць працу. Маладым, што жадаюць жыць паводле праўды, гэта вельмі ўскладніць іх маладое жыцьцё напачатку; бо ж і адказы на ўроках напханыя хлусьнёю, трэба выбіраць. Але ж ні для кога, хто хоча быць сумленным, тут не засталося шчылінкі: нідзе нікому з нас нават у самых бясьпечных тэхнічных навуках не абмінуць хоць аднаго з названых крокаў — у бок праўды ці ў бок хлусьні; у бок духовай незалежнасьці або духовага лёкайства. І той, каму ня стане сьмеласьці нават на абарону сваёй душы, — няхай не ганарыцца сваімі перадавымі поглядамі, не выстаўляецца, што ён акадэмік ці народны артыст, заслужаны дзяяч ці генэрал, — так няхай і скажа сабе: я —быдла і баязьлівец, мне абы сытна і цёпла.

Нават гэты шлях — самы памяркоўны з усіх шляхоў супраціву — для нас, што засядзеліся, будзе нялёгкі. Але настолькі ж лягчэйшы за самаспаленьне ці нават галадоўку: полымя не ахопіць твайго тулава, вочы ня лопнуць ад жару, і чорны хлеб з чыстай вадой заўсёды знойдзецца для твае сям’і.

Здраджаны намі, падмануты намі вялікі народ Эўропы — чэхаславацкі — няўжо не паказаў нам, як нават супраць танкаў выстойваюць няўзброеныя грудзі, калі ў іх годнае сэрца?

Гэта будзе нялёгкі шлях?, — але самы лёгкі з магчымых. Нялёгкі выбар для цела, — але адзіны для душы. Нялёгкі шлях, — аднак ёсьць жа ў нас людзі, нават дзясяткі іх, хто гадамі трымаецца ўсіх гэтых пунктаў, жыве паводле праўды.

Такім чынам: ня першымі ступіць на гэты шлях, а — далучыцца! Тым лягчэйшым і тым карацейшым акажацца ўсім нам гэты шлях, чым больш дружна і густа мы на яго ступім! Будуць нас тысячы — і ня справяцца ні з кім нічога зрабіць. Стануць нас дзясяткі тысяч — і мы не пазнаем нашай краіны!

Калі ж мы збаімся, дык досыць жаліцца, што хтосьці нам не дае дыхаць, — гэта мы самы сабе не даём! Прыгнёмся яшчэ, пачакаем, а нашы браты-біёлягі дапамогуць наблізіць чытаньне нашых думак і пераробку нашых генаў.

Калі і ў  г э т ы м  мы збаімся, дык мы — нікчэмныя, безнадзейныя, і гэта да нас пушкінская пагарда:

Навошта статкам дар свабоды?
….
Іх спадчына ад роду ў роды
Таўро, кайданы і бізун.

ЖИТЬ НЕ ПО ЛЖИ!

Когда-то мы не смели и шёпотом шелестеть.  Теперь вот пишем ичитаем Самиздат,  а уж друг другу-то,  сойдясь в курилках НИИ,  от душинажалуемся:  чего только они не накуролесят,  куда только не тянут нас! И ненужное космическое хвастовство при разорении и бедности дома;  иукрепление дальних диких режимов; и разжигание гражданских войн; ибезрассудно вырастили Мао Цзе-дуна (на наши средства) — и нас же нанего погонят,  и придётся идти,  куда денешься?  и судят,  кого хотят,  издоровых загоняют в умалишённые — всё «они», а мы — бессильны.

Уже до донышка доходит,  уже всеобщая духовная гибель насунулась на всех нас,  и физическая вот-вот запылает и сожжёт и нас,  инаших детей,  — а мы по-прежнему всё улыбаемся трусливо и лепечем косноязычно:

— А чем же мы помешаем? У нас нет сил.

Мы так безнадёжно расчеловечились, что за сегодняшнюю скромную кормушку отдадим все принципы,  душу свою,  все усилия наших предков, все возможности для потомков — только бы не расстроить своего утлого существования.  Не осталось у нас ни твёрдости,  ни гордости,  ни сердечного жара. Мы даже всеобщей атомной смерти не боимся, третьей мировой войны не боимся (может,  в щёлочку спрячемся),  — мы только боимся шагов гражданского мужества!  Нам только бы не оторваться от стада, не сделать шага в одиночку — и вдруг оказаться без белых батонов, без газовой колонки, без московской прописки.

Уж как долбили нам на политкружках, так в нас и вросло, удобно жить,  на весь век хорошо:  среда,  социальные условия,  из них не выскочишь,  бытие определяет сознание,  мы-то при чём? мы ничего неможем.

А мы можем — в с ё! — но сами себе лжём, чтобы себя успокоить. Никакие не «они» во всём виноваты —  м ы с а м и, только  м ы!

Возразят:  но ведь действительно ничего не придумаешь!  Нам закляпили рты,  нас не слушают,  не спрашивают.  Как же заставить их послушать нас?

Переубедить их — невозможно.

Естественно было бы их переизбрать! — но перевыборов не бывает в нашей стране.

На Западе люди знают забастовки, демонстрации протеста, — номы слишком забиты, нам это страшно: как это вдруг — отказаться от работы, как это вдруг — выйти на улицу?

Все же другие роковые пути,  за последний век отпробованные в горькой русской истории, — тем более не для нас, и вправду — не надо! Теперь, когда все топоры своего дорубились, когда всё посеянное взошло, — видно нам, как заблудились,  как зачадились те молодые, самонадеянные,  кто думали террором,  кровавым восстанием и гражданской войной сделать страну справедливой и счастливой.  Нет,  спасибо,  отцы просвещения!  Теперь-то знаем мы,  что гнусность методов распложается в гнусности результатов. Наши руки — да будут чистыми!

Так круг — замкнулся? И выхода — действительно нет? И остаётся нам только бездейственно ждать: вдруг случится что-нибудь  с а м о?

Но никогда оно от нас не отлипнет  с а м о,   если все мы все днибудем его признавать,  прославлять и упрочнять,  если не оттолкнёмся хотя б от самой его чувствительной точки.

От — лжи.

Когда насилие врывается в мирную людскую жизнь — его лицопылает от самоуверенности,  оно так и на флаге несёт,  и кричит: «Я —Насилие!  Разойдись,  расступись — раздавлю!»  Но насилие быстро стареет, немного лет — оно уже не уверено в себе, и, чтобы держаться, чтобы выглядеть прилично,  — непременно вызывает себе в союзники Ложь. Ибо:  насилию нечем прикрыться,  кроме лжи,  а ложь может держать сятолько насилием. И не каждый день, не на каждое плечо кладёт насилие свою тяжёлую лапу:  оно требует от нас только покорности лжи, ежедневного участия во лжи — и в этом вся верноподданность.

И здесь-то лежит пренебрегаемый нами,  самый простой,  самыйдоступный ключ к нашему освобождению:  личное неучастие во лжи!Пусть ложь всё покрыла,  пусть ложь всем владеет,  но в самом маломупрёмся: пусть владеет не через меня!

И это — прорез во мнимом кольце нашего бездействия! — самыйлёгкий для нас и самый разрушительный для лжи. Ибо когда люди отша-тываются ото лжи — она просто перестаёт существовать. Как зараза, онаможет существовать только на людях.

Не призываемся, не созрели мы идти на площади и громогласитьправду, высказывать вслух, что думаем, — не надо, это страшно. Но хотьоткажемся говорить то, чего не думаем!

Вот это и есть наш путь,  самый лёгкий и доступный при нашейпроросшей органической трусости,  гораздо легче (страшно выговорить) гражданского неповиновения по Ганди.

Наш путь: ни в чём не поддерживать лжи сознательно! Осознав, где граница лжи (для каждого она ещё по-разному видна), — отступитьсяот этой гангренной границы! Не подклеивать мёртвых косточек и чешуекИдеологии,  не сшивать гнилого тряпья — и мы поражены будем,  какбыстро и беспомощно ложь опадёт,  и чему надлежит быть голым — тоявится миру голым.

Итак,  через робость нашу пусть каждый выберет:  остаётся ли онсознательным слугою лжи (о,  разумеется,  не по склонности,  но для прокормления семьи,  для воспитания детей в духе лжи!),  или пришла емупора отряхнуться честным человеком,  достойным уважения и детейсвоих и современников. И с этого дня он:

— впредь не напишет, не подпишет, не напечатает никаким спо-собом ни единой фразы, искривляющей, по его мнению, правду;

— такой фразы ни в частной беседе, ни многолюдно не выскажетни от себя, ни по шпаргалке, ни в роли агитатора, учителя, воспитателя, ни по театральной роли;— живописно,  скульптурно,  фотографически,  технически,  музы-кально не изобразит, не сопроводит, не протранслирует ни одной ложноймысли, ни одного искажения истины, которое различает;

— не приведёт ни устно,  ни письменно ни одной «руководящей» цитаты из угождения, для страховки, для успеха своей работы, если цитируемой мысли не разделяет полностью или она не относится точно сюда;

— не даст принудить себя идти на демонстрацию или митинг, если это против его желания и воли; не возьмёт в руки, не подымет транспаранта, лозунга, которого не разделяет полностью;

— не поднимет голосующей руки за предложение, которому не сочувствует искренне;  не проголосует ни явно,  ни тайно за лицо,  котороесчитает недостойным или сомнительным;

— не даст загнать себя на собрание,  где ожидается принудительное, искажённое обсуждение вопроса;

— тотчас покинет заседание, собрание, лекцию, спектакль, кино-сеанс,  как только услышит от оратора ложь,  идеологический вздор илибеззастенчивую пропаганду;

— не подпишется и не купит в рознице такую газету или журнал, где информация искажается, первосущные факты скрываются.

Мы перечислили,  разумеется,  не все возможные и необходимыеуклонения ото лжи. Но тот, кто станет очищаться, — взором очищеннымлегко различит и другие случаи.

Да, на первых порах выйдет не равно. Кому-то на время лишитьсяработы.  Молодым,  желающим жить по правде,  это очень осложнит их молодую жизнь при начале: ведь и отвечаемые уроки набиты ложью, надо выбирать.  Но и ни для кого,  кто хочет быть честным,  здесь не осталосьлазейки:  никакой день никому из нас даже в самых безопасныхтехнических науках не обминуть хоть одного из названных шагов — всторону правды или в сторону лжи;  в сторону духовной независимостиили духовного лакейства.  И тот,  у кого недостанет смелости даже назащиту своей души, — пусть не гордится своими передовыми взглядами, не кичится, что он академик или народный артист, заслуженный деятель или генерал, — так пусть и скажет себе:  я — быдло и трус,  мне лишь бысытно и тепло.

Даже этот путь — самый умеренный изо всех путей сопротивле-ния — для засидевшихся нас будет нелёгок.  Но насколько же легче самосожжения или даже голодовки:  пламя не охватит твоего туловища, глаза не лопнут от жара,  и чёрный-то хлеб с чистой водою всегда най-дётся для твоей семьи.

Преданный нами,  обманутый нами великий народ Европы —чехословацкий — неужели не показал нам,  как даже против танковвыстаивает незащищенная грудь, если в ней достойное сердце?

Это будет нелёгкий путь?  — но самый лёгкий из возможных. Нелёгкий выбор для тела, — но единственный для души. Нелёгкий путь, — однако есть уже у нас люди, даже десятки их, кто годами выдерживает все эти пункты, живёт по правде.

Итак: не первыми вступить на этот путь, а — присоединиться! Темлегче и тем короче окажется всем нам этот путь,  чем дружнее,  чем гущемы на него вступим! Будут нас тысячи — и не управятся ни с кем ничегоподелать. Станут нас десятки тысяч — и мы не узнаем нашей страны!

Если ж мы струсим,  то довольно жаловаться,  что кто-то нам недаёт дышать — это мы сами себе не даём!  Пригнёмся ещё,  подождём,  анаши братья биологи помогут приблизить чтение наших мыслей ипеределку наших генов.

Если и в  э т о м  мы струсим, то мы — ничтожны, безнадёжны, и это к нам пушкинское презрение:

К чему стадам дары свободы?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Пераклад узяты з сайта “Нашай Нівы” , арыгінал – з афіцыйнага сайта Салжаніцынаё